Есть такая книга Евгения Воробьева "Земля, до востребования". Сюжет типа как про Штирлица: дело происходит в Италии перед второй мировой, примерно в 36-37 году, главный герой - советский разведчик, который под видом богатого коммерсанта по фамилии Кертнер живет в Милане, крутит бизнес, а попутно узнает секреты вражеской стороны и передает их нашим. Потом начинается война, в какой-то момент его хватают жандармы за шпионаж (помните, тогда Италия была фашистской), сажают в тюрьму на неаполитанском острове, где он долго сидит, опять же пытаясь вести работу среди заключенных, потом его переводят в немецкий концлагерь. Так он проводит всю войну, выходит на свободу вместе со всеми 8 мая и умирает на следующий день, девятого, поскольку здоровье в тюрьме подорвалось. Но до победы все-таки дожил. В эпилоге автор сообщает, что этот разведчик реальное лицо, и рассказывает, как он ездил по всем местам и собирал информацию для этой книги. Шедевра, по правде сказать, не получилось. Уровень написания для пионеров и старших школьников, слабых мест много. Но несмотря на это, книга искренняя, удачные страницы есть, и ценно это желание рассказать про разведчика, про которого, я, например, в жизни не слышала. И вообще, много моментов, назидательных для юношества (надо не сдаваться, помогать другим, выполнять свой долг и т.п.). Поэтому в целом книга симпатичная, только объем мог быть поменьше.
Но я - кто о чем, а вшивый все о бане - вытащила из закромов эту книгу отнюдь не ради подвигов разведчика. А ради пары милых эпизодов, вставленных автором, видимо, для натуральности. Кертнер-то вел подрывную деятельность не где-нибудь, а в Милане
Цитирую:
читать дальше"- Поужинаем? - предложил Агирре.
- Сегодня в "Ла Скала" дают "Бал-маскарад", поет Тито Гобби. Вот
если после театра...
- Позже буду занят...
Этьен так хотел прийти сегодня пораньше! Есть своя прелесть в том,
чтобы явиться в "Ла Скала" минут за десять - пятнадцать до начала,
отдышаться в кресле от кутерьмы, суматохи и дребедени делового дня. А
потом следить, как заполняется впадина оркестра, как там становится все
теснее, толкотнее; слушать, как музыканты настраивают инструменты,
наигрывают вразнобой, репетируют напоследок каждый что-то свое, а в
звучной дисгармонии выделяются медные голоса труб, флейта, английский
рожок...
Зал погружается в темноту, и лампочки в оркестре светят ярче. Через
подсвеченный оркестр пробирается дирижер, музыканты приветствуют его
постукиванием смычков по пюпитрам. Он торопливо кивает и, перед тем как
подняться на возвышение, здоровается с первой скрипкой.
Едва дирижер появляется за пультом, раздаются аплодисменты. Он
поворачивается к залу и озабоченно раскланивается. Этьену из шестого ряда
виден его безукоризненный пробор; волосы приглажены и блестят.
Но вот дирижер подымает свою державную, магическую палочку, касаясь
кончика ее пальцами левой руки, словно одной рукой не удержать...
Этьен очень любит "Бал-маскарад", но недоволен певцом, который поет
партию графа Ричарда Варвика. Может, потому так раздражал посредственный
тенор, что пел в компании с выдающимися артистами и недавно Этьен слышал в
этой партии самого Беньямино Джильи?
В первом антракте Этьен признался Ингрид, что уже примирился с
тенором, нет худа без добра, он внимательнее, чем обычно, вслушивается в
оркестр, а дирижирует сегодня знаменитый Серафин.
Чем пленяет дирижер? Прежде всего тем, что сам восхищен музыкой.
Плавные движения рук, мелодия струится с кончиков длинных пальцев. При
пьяниссимо он гасит звук ладонью - "Тише, тише, умоляю вас, тише!" - и
прикладывает пальцы к губам, словно говорит кому-то в оркестре: "Об этом
ни гугу". При любовных объяснениях графа и Амелии медные инструменты
безмолвствуют, а когда звучит воинственная тема заговора - нечего делать
арфам и скрипкам. В эти мгновенья дирижер протыкает, разрезает воздух
своей палочкой, он изо всех сил сжимает воздух в кулак, будто воздух такой
упругий, что с трудом поддается сжатию. Движения его рук становятся
неестественно угловатыми - как бы не домахался до вывиха в локтях. Копна
растрепанных волос, - от прически не осталось и следа. Он торопливо
листает страницы, не заглядывая в партитуру, оркестр мчится все быстрее,
увлекая за собой слушателей и самого маэстро.
Второй акт принес триумф знаменитому баритону, исполнявшему партию
Ренато. Да, Тито Гобби умеет долго держать дыхание на верхней ноте,
вызывая сердцебиение всех шести ярусов. Да, он умеет петь с любовным
оттенком в голосе, то, что у итальянских любителей оперы называется
"аморозо". Каждая его ария или ария Джины Чинья, исполнявшей партию
Амелии, заканчивалась неминуемой овацией.
Ладонью, поднятой над затылком, дирижер отгораживался от овации,
готовой вот-вот сорваться, защищал заключительные аккорды оркестра от
криков "браво, брависсимо"[...] Во втором антракте певцы вновь выходили на
авансцену, и красавец Ренато с заученной грацией раскланивался, принимал
цветы, делился ими с Амелией и графом, показывал великодушным жестом на
маэстро и на весь оркестр.
Старый меломан, сосед по креслу, подошел к Кертнеру с партитурой в
руке, раскрыл ноты на загнутой странице и сказал тоном заговорщика:
- Теперь все дело за графом.
- Вы имеете в виду предсмертную арию Ричарда Варвика?
- Конечно! Если он чисто не возьмет верхнее "до", я умру вместе с
ним.
С главным фойе соседствует театральный музей. В первом антракте в
музее всегда многолюдно; во втором - пустовато, а в третьем - и вовсе
пустынно. Иностранные туристы, провинциалы уже в первом антракте поглазели
на афиши, фотографии, эскизы костюмов и декораций, искусно подсвеченные
макеты постановок.
Ингрид и Этьен, по обыкновению, заглянули туда в последнем антракте.
Они прошли в тот угол зала, где висят фотографии Анны Павловой и Федора
Шаляпина.
Звонок зовет в зал, последний акт, начинается бал-маскарад.
Заговорщикам удалось наконец узнать, под какой маской скрывается граф.
Вскоре потерявшего бдительность графа пырнули кинжалом, а он, перед тем
как окончательно проститься с жизнью спел длинную арию. Этьен шепнул
Ингрид на ухо:
- Умер при попытке взять верхнее "до"...
Трагический финал не испортил Этьену настроения, и он шел к выходу,
посмеиваясь:
- Тоже мне заговорщики! Не могли выяснить, под какой маской
скрывается граф. Да кто хуже всех поет, тот и граф..."
Тито Гобби в Ла Скала в 36 году да еще красавцем Ренато и знаменитым баритоном - это из области параллельной истории Но так мило